Философская притча о старушке и вязаных носках...
Яркое осенние солнце кружевными узорами раскрасило ветхие половички на полу, разбрасало небрежно легкую пыль позолоты по изящной деревянной инкрустации старинного серванта и корешкам книг, стопками сложенных на широком подоконнике. В старой чугунной печке уютно потрескивали березовые полешки. У окна с покосившейся рамой, закутавшись в плед и мерно раскачиваясь в скрипучем кресле-качалке, сидела старушка. И вязала носки. У ног ее в маленькой корзинке были горкой сложены разноцветные клубки тонкой овечьей шерсти. Быстро мелькали серебристые спицы в сухоньких ручках старушки - и быстро росла кучка маленьких разноцветных носочков. Были там всякие - полосатенькие и в клеточку, с пампучиками и рюшечками по верхнему краю, с ромашками и просто небесно-голубые с маленькими атласными ленточками. Были совсем крохотные и побольше, и даже очень большие - из теплого серебристо-серого пуха с рыжим кленовым листом на правой стороне...
Сколько себя старушка помнила, она вязала носки. Правда, где-то на самом дне глубокого колодца ее памяти мелькали смутные образы иных времен, где - были чинные танцы под старинный клавесин, гордые и неприступные взглады свысока, чьи-то теплые ладони, длинные столбцы латинских глаголов и робкий огонек свечи у колыбели. Потом - холод, мороз, тьма. Высокие сугробы. Стылое небо...
А потом - мерный треск поленьев в старой чугунной печке. Теплые мохнатые клубки. Тусклое октябрьское солнце.
Зачем вязать столько носков, и куда уносит их каждый вечер ворчливое серо-пушистое Нечто, откуда берутся новые клубочки в корзинке, кто приносит поленья и растапливает печь - все это давно уже стало неважным... Старушка редко выходила из комнаты, еще реже спускалась по старой покосившейся лестнице во двор, и уж тем более совсем не бывала в лесу и вересковых пустошах за домом... А вот если бы бывала...
Если бы бывала, то увидела бы, как каждую ночь серо-пушистое Нечто спешит, бережно прижимая к груди пушистый сверток, по едва заметной тропинке, ведущей в самое сердце леса. А по дороге, там и тут, бережно отделяя от мохнатого свертка пары носков, связанные толстой шерстяной ниткой, оставляет их - то на кусту, то под замшелым березовым пнем, то у старой барсучей норы - для эльфов и маленьких тролликов, для бородатых гномов, маленьких фей и косолапых пухусиков из породы большеголовых. А утром, едва только забрезжит рассвет, топает серо-пушистое Нечто обратно, собирая в большую корзину сладкий мед, спелые лесные орехи, сушеную землянику, маленькие березовые полешки, что так задорно потрескивают и дают ровное, золотистое тепло. За пазухой Нечто несет горсть маленьких, радужно ярких клубочков из шерсти лунных овец...
Дальше должно было быть про смерть - о том, что в благодарность за носки лесные жители каждый год водят за нос Старуху-Смерть, и та, не найдя дороги к маленькой старушке с сухонькими пальцами и ловкими спицами, уходит восвояси... Но это не так. Это было бы жестоко... Ведь Смерти, на самом деле, совершенно все равно. И не найдя старушки, она отыграется на ком-то другом...
Но если знать, что Дом стоит в Безвременье - там, где уставшее время свилось в тугую петлю и застыло, навеки остановив свой бег... Если знать, что Старуха-Смерть, бывает, заходит на чай вечерком и любит лакомиться сушеной малиной и вишневым вареньем - и очень хочет получить в подарок на рождество пушистые серые носки с кленовым листом... Если знать, что покой - это высшая награда за доблесть... Покой, где есть только треск поленьев в старой чугунной печке, негромкий скрип кресла-качалки, серебристое постукивание спиц и тусклое осеннее солнце... Если б знать... Но никто не расскажет.
|
