Стихотворения, которые вам нравятся

Никого. Только ты.
Только соль обрамляет овал лица, вместо глаз два взволнованных озерца, синих, что вода заколдованного колодца.
Ты мой город, моя оживленная улица, я похожа на вора, голодного беглеца, замерев в ожидании у крыльца, на пороге придуманного дворца, у закрытых дверей, что ведут в кладовые сердца.
Моя нежность, ты обратила меня в слепца, от смущения кровь закипает и бесится, речь бессвязна как у младенца или глупца, чья улыбка честнее сонного полумесяца.
Я безделица, дочь одного купца, что растили чужие матери без отца, колыбель на двоих, но без близнеца, одинокое деревце у болотца.
Но когда ты проводишь пальцами вдоль крестца, голос пьян, и довольная хрипотца покрывает меня мурашками без конца – ни-ко-го.
Только ты. Я свиваюсь с тобой в дороги, ведущие прямо к солнцу.

На отзыв:

Тигрёнок, я знаю.

Утренний кофе.


Утренний кофе сонными пальцами – горячо,
Мимолетные взгляды лелею наперечет,
Мысленно раздеваю – внизу живота течет,
Пытаюсь забыться, но тщетно –
Меня влечет

Безразличие, дерзость, ее лицо,
Безупречные руки, пальцы, тоненькое кольцо,
Голос, налитый нежностью и свинцом -
В кои-то веки я просыпаюсь.
Просыпаюсь не мертвецом.

Мурашками по затылку, в сердце и на плечо,
На цыпочках за тобой, волнами под тебя, еще:
Пластилином, сиропом, плавящейся свечой –
Я не могу без тебя.
Черт.

Просто понравилось...

* * *
Кошка, которая жила на вершине мира,
Считала, что это она создаёт закаты,
Верила, что квартира Бога – это её квартира,
А все остальные – хоть в чём-то да виноваты

Перед её высочеством, кошкой Бога...
Поэтому Бог ложился, она вставала,
И каждому человеку – пускай немного,
Но портила жизнь: устраивала скандалы,

Стихийные бедствия, экологические катастрофы,
Творила вселенский хаос в какой-нибудь точке мира,
Одного из евреев по дурости довела до Голгофы,
Взорвала что-то чертовски опасное близ Алжира...

Ну, а потом залезала к Богу под одеяло,
Будто там и была, чему прям-таки очень рада,
И настолько нежно на ушко ему урчала,
Что Бог не решался сослать её в недра ада.

Бог просыпался, натощак выкуривал сигарету,
Пытался вспомнить: а был ли на карте мира,
Допустим, Алжир? Потому что сейчас его типа нету.
А кошка такая: «Не было там никакого Алжира!

Я, чтоб ты знал, падших ангелов истребляла!
Вот сам подумай, на кой чёрт мне твои афро-арабы?
Уж как я тебя люблю, а всё тебе, Боже, мало...
Не бережёшь ты меня, не ценишь, хоть и пора бы».

А Бог психует, кричит: «Как это не было, блин, Алжира?
На кухне стоял – между раковиной и банкой с квасом!
Я его лично туда поставил! Это моя квартира!» –
И всё это с таким недовольством, с агрессией, басом.

Кошка, понятное дело, обиделась, нассала на Трою.
Бог понимает, что прав, но чувствует себя виноватым.
«Не обижайся, – шепчет, – я завтра новый Алжир построю,
Потому что это вовсе не я, а ты создаёшь закаты...

Кто его знает, может, и вправду не было там Алжира,
Здесь такой беспорядок, бардак размывает сушу...».
И думает кошка, которая живёт на вершине мира:
«Ещё раз накажешь, я тебе, Бог, Карфаген... разрушу».

© Александр Вавилов

Наш кот по квартире шарабохается с совершенно потерянной мордой,
Подолгу зависает у стен, заглядывает везде, нюхает каждый угол,
А позавчера у него появилась какая-то новая мода -
Подходить к ноутбуку, когда в нем открыты Яндекс и Гугл.

Поймите правильно, хлеба и зрелищ коту достаточно, огромны окна, регулярны приемы пищи,
Есть много игрушек, по вечерам мы его гладим, не покладая ладошек,
Но все-таки он ллпрщ и какой-то цовдццовжже настойчиво ищет,
Клсолмр и ммммпроммкенг - этого ему не хватает тоже,

Апрель, распахнуты форточки, воздух в них входит холодный-холодный и синий-синий,
Бабушки во дворе гуляют, рассыпают зерна, воробьи летят на пшено и просо.
Кот не смотрит. Он трогает лапкой клавиатуру, Яндекс и Гугл отыскать ничего не в силах,
Кот задумчиво смотрит в экран, формулирует следующие запросы -

Снова ничего. Кот глядит на нас, кот с нами, но где-то не с нами,
Это весна: терять ничего не терял, а найти при этом не можешь.
Я выключаю ноутбук, брожу по квартире и вдруг понимать кота начинаю:
Кажется, мне очень не хватает этого самого ллпрщ и цовдццовжже.

(с) Ольга Константинова

СУББОТА, 21 ИЮНЯ

Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.
Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны!

Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».
Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрет в плену,

И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем.
И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград.

И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.
Что до врага, то все известно мне,
Как ни одной разведке на войне.

Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,
Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.

И я уже не помню сам, откуда
Пришел сюда и что случилось чудо.
Я все забыл. В окне еще светло,
И накрест не заклеено окно.

© Арсений Тарковский

Понимаешь?
Мы носим своих мертвецов под курткой. До дна дней.
Если смерти смотреть в лицо, становится холодней.

Вот приходит. Садится. Парень. Стройный, в глазах медь:
"Я учил тебя. На гитаре... Еще научил петь".

Другой - серый, почти белый. Тогда уже был стар:
"Ну, да. Было такое дело... Ставил тебе удар".

Третья с краешку, на кровати. Прямо ко мне в тыл:
"Помнишь море? Красное платье? Конечно, ты не забыл..."

Четвертый и пятый во тьме комнаты. Рядом. За рядом ряд.
Их шеренги длинны, изогнуты, и все они говорят:

"Я вам руну открыл. Райдо. Шалаш из пяти веток...
Помнишь, ты подпевал радио? Помнишь, как я едок?
Помнишь рано приехал в город, и я по нему водила?..
Помнишь, сели в блестящий форд, а в нем заиграл Дилан?
Помнишь, помнишь, ты помнишь..."

Помню. Вас, и все эти сказки.
Моих мертвецов шелестит, стонет хорал григорианский:
качается, шепчет, поет, звеня ключами, цепями, пивом...
Мои мертвецы пугают меня.
Но делают, блин...

счастливым?

Мои мертвецы постоянно со мной. И этот, с глазами-медью,
и красное платье, и старый изгой, и женщина-на-рассвете,
и тот кто пел обо мне - обо мне! - громко, но не натужно,
и тот, что из двух дюжин камней выбрал один нужный -
они поддерживают меня. И на пути тоже.
Знакомые, родственники, друзья, весь легион прохожих
хранят.
Я ношу своих мертвецов
с собой, из них состоя.

А когда замкнется мое кольцо -
печать, приговор, статья,-
приду к тебе, и скажу: Помнишь,
про мертвецов? На крыше?

Дай мне куртку. Чего смотришь?
Там холодно так, выше...

Я с тобой. И буду с тобой.
Смерти нет. У меня - вышло!

Понимаешь?
У нас вышло.

© Андрей Кузнецов, он же сэр Арчет

Люди пришли на сияющий Запад, миновав по пути Восток
Тьма, саранча, инфлюэнца и голод, запах немытых ног,
Ноль интеллекта, но много камней, зубы и ржавый стилет,
и шли они целых четырнадцать дней, а может быть, сорок лет.

Люди пришли безо всякой морали, наивные, словно хорьки.
Встретили гномов и отобрали у гномов их молотки.
Гномы отчасти лишились работы, отчасти лишились слов
И научились устраивать ДЗОТы на базе полых холмов.

Там, где когда-то шумела листва, где дриады встречали рассвет,
Люди срубили листву на дрова, построили сельсовет,
Придумали миф о правах человека, порох и маргарин,
А нечистоты сливали в реку, пачкая добрых ундин.

Было у эльфов три бриллианта, нажитых честным трудом.
Люди пришли, и нашли, и украли, и один разбили потом.
Второй утопили в волнах, а третий — в розыске до сих пор.
Эльфы поплакали в дальних кустах — и развели террор.

Смутные тени скользили во мраке, на каждой — зеленый берет.
Эльфы врывались в людские бараки с криками: «За Элберет!»,
Люди, которым приспичило выжить, бросили пить и курить.
Они заложили недвижимость гномам и отправились мстить.

Люди сжигали леса напалмом, душили эльфийских детей,
Пленных они прибивали к пальмам обломками их же костей.
Орки при виде подобных разборок враз от войны отреклись,
Сломали мечи, попрятались в норах и основали Гринпис.

Последние эльфы в тайне глубокой построили новый ковчег,
Взяли по паре гномов и орков и прокляли Запад навек.
Они пели и плакали в душных трюмах, отдавшись на волю вод.
А люди не стали особенно думать, куда «Титаник» плывет.

Все террористы смотались в Бейрут, захватив ковер-самолет.
Но и в Бейруте они не живут, и вообще никто не живет.
Потому террористы — жертвы людей, пришедших издалека,
А каждый пришедший на Запад — злодей, кровь на его руках.

Канули в лету эльфийские стоны, время замкнулось в круг.
Люди сидят на западных склонах, с интересом глядя на Юг.
Мальчик! Запомни песню мою, и помни ее хорошо.
Люди пришли на Запад, и Запад от них не ушел.

© Стас Валишин

Кошка

В доме притихли мыши, льнёт тишина к рукам...
Кошка идёт по крыше, словно по облакам.
Всласть от души зевает, с кошкой так хорошо,
Золотом отливает шерсти нежнейшей шёлк...
В храме и на помойке, от кисточек и до хвоста
Кошка всегда спокойна, кошка всегда чиста...
Может, прервав зевоту, прыгнуть, достав до звёзд!
А посмотреть - всего-то: лапы, усы да хвост...

Лапки бесшумно ставя, хвост приподняв трубой,
Пристально, не мигая, посмотрит перед собой,
Мол: "Полюби такою! Боязно ли, слабо ль?
Я о ладонь щекою с сердца снимаю боль...

Ты потерпи немножко, зверя во всей красе.
Всё-таки я ведь - Кошка, я ж не могу как все...
Мне не нужна обложка... Лишь ласковые слова...
Кошка ведь - это Кошка, Кошка всегда права.

Жизнь из ладоней Бога вылакаем до дна!
Кто сказал, кошек много? Кошка – она одна..."
Каждую душу слыша, пряча свою в усах,
Кошка сидит на крыше будто на небесах...
В шутку ли, понарошку, (к чёрту любой предлог!)
Не обижайте Кошку!!!... Скажет спасибо Бог...

© Конструктор

ДВА КОРОЛЯ
(баллада)

1

Не знаю я, сколь это верно:
Пресытясь гордым ремеслом,
Два короля зашли в таверну,
И – просто сели за столом.

Один, всегда готовый к бою,
Сел в угол, где пылала печь,
К столу приставив пред собою
Двуручный тёмный, страшный меч.

Нож в ножнах, грубые ботфорты,
В разрезах плащ... Король-боец,
Оскалясь наподобье чёрта,
Прервал молчанье наконец:

«Я рад, кузен! Какая встреча!
Ты славно это провернул...
Надеюсь, ты на этот вечер
В казармы гвардию вернул?..

Письмо о встрече... сжёг с конвертом?
Вольны ж мы, что греха таить,
Есть за столом с обычным смертным,
Но... только с равным
можем
п и т ь !!»

Он щёлкнул пальцами: «Хозяин!
Побольше разожги свечей!
Тебе гостинец (он запаян)
Мой засылает казначей.

Там, под седлом… Печать –
с ладошку…
Со звяком, тяжелей свинца…
Он, вишь, мне сунул на дорожку;
Теперь – не жмись, давай винца!

Подай нам граве, аликанте;
Твой шамбертен сведём к нулю!
Пусть божоле пьют дебютанты…
Нет, мозельвейн я не люблю...

Что пьём, кузен?» - Второй запнулся,
Поведши глазом сверху стен,
И чуть заметно усмехнулся:
«Я голосую – шамбертен».

…Лучась угодливой улыбкой,
Летал из кухни тавернье,
Меча на стол паштеты, рыбку,
Печёнку, петушка в вине…

Не знаю, правда иль неверно...
Не прорекая пьяных тайн,
Два короля в стенах таверны,
Обнявшись, пели Auldlangsyne.

2

Да, эти двое пить умели!
Прошёл не час, а два иль три,
Чтоб власть те силы возымели,
Что у вина живут внутри.

Но – возымели… Не наполнен
Стакан, что сдвинут вглубь стола…
Король вдруг встал: «А ну-ка, вспомним
Про наши скорбные дела!

Винцо лихое, будьте-нате,
Послала нам твоя земля!..
В ударе подданные… Кстати,
Чего нам ждать
от короля?

По ком сегодня плачут кровью
Твои Гвардейские Клинки?
Кто крест поставит на здоровье –
Бунтовщики?
Ростовщики? –

Ведь пухнут, черти, аки сливы…
Ты их не думаешь трясти?»
«Толсты…
богаты
и пугливы;
Я дам им
ноги унести!

Когда придут
ребята в масках –
И самый смелый побежит…
Пока поспеет
стража
в касках –
Казна уж в сейфе не лежит!»

«Ну, значит, плохо поместилась.
Но – в масках… знаешь, это – фу!
Мне никогда не доводилось
Держать такой скелет в шкафу!

Потом, зачем с лихим коварством
Душить смирнейших обирал,
Коль на дорогах государства
Всегда обыденный аврал -

От воровства и до разбоя…
А тут недавно я постиг:
Внутри границ у нас с тобою
Враг самый страшный – еретик!

И держит острый меч вне ножен
Закона твёрдая рука,
И в центре площади разложен
Костёр, чтоб жечь еретика!..»

«Еретики не так опасны,
Закон для них не беспокой!
Нанять с десяток несогласных –
Они сожгут… своей рукой.»

«Нанять… купить… Насчёт разбоев;
А – этих ты подкупишь как?
Среди оборванных изгоев
Вооружённый – главный враг,

Причём какой! Чтоб с ним бороться,
Я отряжаю и полки!
Там, в шайках, чёрт не разберётся,
Кто – воры, кто – бунтовщики!»

«Кузен… Ты рассуждаешь странно;
Ведь –
Каин был,
Иуда,
Брут…
Я заплачу, и атамана
Мне на верёвке приведут!

Там разберём, кому прощенье,
Кому – без носа, клейма, плеть…
Кому – по полной отпущенье,
Кому на площади гореть!»

«Одна-ко… Но твои границы
Преступит грозный Внешний Враг!
На волоске – твоя столица…
А ты, кузен, поступишь –
как?

Купить врага немного сложно,
Цена довольно дорога…»
«Я не сказал, что – невозможно,
Но… я куплю – врага врага!»

«Врага ВРАГА? о Бог… ты спятил!
Твой ум тебя покинул вдруг…
На что тебе
твой враг
в квадрате?»
«Кто – враг? Я думал – это друг!

Пока оскаленные гунны
МОИ ломают рубежи,
Их рубят НЕ МОИ драгуны,
А МОЙ солдат – да будет жив!»

«Но если враг врага не хочет
За твой рубиться интерес?»
«Ребята в масках тёмной ночью,
Пройдя сквозь пограничный лес,

Наденут яркие колеты
Врага врага... Ты что ж, когда
Твой полк изрубят на котлеты, -
Не развернёшь войска туда?

Иль поменяй врагов местами;
Пусть враг врага в густой туман
Сквозь визг клинков, свинец и пламя
Зрит ненавистный доломан!»

«Изрубят полк… какая жалость;
Да враг ещё наймёт стократ!»
«Наймёт, сколь денег оставалось.
Солдат бесплатно – не солдат!»

«Ах, вот что… Значит, ты созреешь
Ограбить всю его страну?
Ох, крупно жнёшь, хотя не сеешь…»
«Я
засорю
ему
казну!

А как изъять из оборота,
Что начеканено НЕ ИМ?
Хоть увернись от эшафота,
А трон
скрипит уж
под другим!»

«Так ты врагу, без встречи в поле,
Готов наладить эшафот?»
«Он только вождь, мой враг, не боле;
Что ж я? – ведь там ЕГО народ

Покатит головы в корзины…
Потом, на Страшненьком суде,
Две-три излишние слезины
Стекут по Божьей бороде…»

«Ну всё, кузен… С меня довольно!
Я, видно, прост и не учён,
Но если враг мне сделал больно,
Встаю и жду его с мечом!

Когда же он лишён азарта,
Пойду жечь замки у него,
Но… только – под своим штандартом,
Не пряча нос ни за кого!

Что жив мой враг – не страшно это,
Что честь мертва – не наплевать.
А на такие пируэты
И слов не хватит их назвать!

Но я ещё наследным принцем
Решил: такое – не по мне!!» -
Рукой, лишённою мизинца,
Он с маху хрястнул по стене. –

«Всяк на корону труд почётен,
Но грязных трюков – не пойму!!»
«А я – король, я подотчётен
В делах лишь Богу одному!»

«О, Бога мажем на кокарду?»
«Ну что ж… Про то забыли все,
Но… кто принцессу Хильдегарду
Умыкнул в полночь по росе,

Пока охоту
в нижней зале
Уж распирало от вина?!
Ты тоже пьян был, мне сказали…
Твоя
иль дьявола
вина?!»

«Ох, Хильда!.. Как меня дразнила!
Иль, может, вас дразнила мной?..
Позднее – жест мой оценила,
Став королевой… мне – женой!!»

«Вот-вот… разгладила морщины
В могилу слёгшему отцу…
Привычки Хищного Мужчины
Идут Влюблённому Самцу!»

3

Взгляд жёстко встретился со взглядом…
Король-боец осмыслил вдруг,
Что тот, кто пьёт вино с ним рядом, -
Наверно, очень странный друг.

Вдвоём полночи просидели,
И вдруг
час истины настал…
Так кто ж есть кто на самом деле?..
Король-боец захохотал:

«А ты ничуть не изменился, -
Король такой, как принцем был!
Я, хоть слегка и обленился,
Твоих привычек не забыл!

Стрелец, сердяга, ждёт сигнала?
Валяй! Окно сперва протри!
Но шляться с ротой по нейтралам
Не смел НИКТО!» -- «А Савари?

Вот парень! Что ему граница,
Раз Энгиенца ждут в Венсен!
Чтоб засолить такую птицу,
Плевать – на всё, рискнуть – так всем!»

«Когда случается засада,
Охрана любит мне мешать!!
Всю жизнь я меч держал, как надо, -
Ни хоронить, ни воскрешать!

Раз ты созрел меня повесить -
Не жди захвата, будет бой!
Сюда войдут от силы десять
И лягут шестеро… с тобой!

Теперь - вперёд!!» - Носком ботфорта
Он отшвырнул дубовый стул.
Меч, салом бережно натёртый,
Со свистом в воздухе сверкнул.

Король-хитрец вдруг цыкнул зубом
И процедил: «Пока что – нет…
Твой сын, быть может… с ледорубом
В Твой День придёт в твой кабинет…

Есть – экзотические риски,
Их стоят пуля или нож:
Букет… любовные записки…
Дым лампы… дорогая брошь…

Скуп нынче дьявол на приметы!
День, два – и в трауре семья,
Хоть все те милые предметы
Тупей турнирного копья!!

И вот - Король судьбой оценен:
Гроб с телом, свечи… обелиск…
Лик государства –
переменен,
И тем силён Монарший Риск…

Сосед тебя - не пожалеет,
И ты соседа – не жалей;
Но… пусть хотя б он околеет
Не за Столом Двух Королей!»

Он улыбался – толстый идол,
А в перстнях льдом сверкнул кристалл…
Король-боец смотрел – не видел
И словно слышать перестал.

4

…Тогда они, мальчишки-принцы,
Решившись поизведать свет,
Зашли в одну из тех провинций,
Что
теребить любил
Сосед.

Промеж двух рек ещё издревне,
Забыв про игры королей,
Цвела старинная деревня
Среди возделанных полей.

Какие у крестьян заботы,
Соседу было всё равно:
Он ладил псовые охоты,
Валял девчонок, пил вино

И обожал, когда возможно,
Сняв всё, что выдаст короля,
Влезть за межи и осторожно
Поджечь соседские поля.

Огонь с полей, раздутый шквалом,
Отсёк деревню от реки…
Кто уцелел (их было мало),
Спасались наперегонки.

У корабля ушёл под воду
Его единственный причал!..
…Осколки
сельского народа
Кортеж двух принцев
повстречал.

Крестьянки в рубище убогом…
Калеки… Вот он, лик войны!
Вдруг – чей-то стон: «За что ж мы Богом
К такому приговорены?!»


Он этим был насквозь проколот,
Кузен же, будущий хитрец,
Лишь подтянул короче повод:
«Да расступитесь, наконец!!»

Где те сейчас, что с ними сталось?..
Он оперся о край стола,
И вдруг безмерная усталость
Стальные плечи облегла.

Вот так. Все шашки вышли в дамки.
А – дед один, казалось бы,
В одном воспитывались замке…
Два государства…
две судьбы.

Он нахлобучил шлем истёртый:
«Хозяин, флягу мне налей!
А ты, кузен…
Иди-ка к чёрту,
Раз чёрт
так любит королей!»


… Уж утро близилось, наверно;
Со скрипом растворилась дверь,
И двое,
выйдя из таверны,
Шагнули в стороны
теперь.

В галоп копыта землю били,
В два эха замерли вдали…

…А если вправду, не любили
Вдвоём
встречаться
короли.

Простейшее

я пишу : "вот, пеку пирог и варю компот".
в комментариях мне отвечают:
- вот!
у тебя, значит, мирная жизнь, компот,
а ты знаешь, что в мире война идет?

я пишу: "посмотрите, вот это - кот.
он смешной и ужасно себя ведет..."
в комментариях мне отвечают:
-черт!
как ты можешь?
там-то и там-то погиб народ!

я пишу: "я кормила птенца дрозда.
еле выжил, поскольку упал из гнезда".
а мне пишут:
- какого такого дрозда?
-ты, наверное, с глузду съехала, да?
ты не знаешь, что с рельсов сошли поезда,
есть ли дело нам до птенца дрозда?

и напишешь однажды: "лежу в траве,
мысли глупые скачут в моей голове..."
и внезапно на это придет ответ:
"я считал, что я мертв. оказалось, нет:
я читал про кота, про дрозда, компот:
это значит, что жизнь у других идет.
это значит: еще существует шанс.
для таких, как мы.
для меня.
для нас.

21.07. 14 (с) sichan

Альфред Теннисон

Есть музыка, чей вздох нежнее упадает,
Чем лепестки отцветших роз,
Нежнее, чем роса, когда она блистает,
Роняя слезы на утес;
Нежней, чем падает на землю свет зарницы,
Когда за морем спит гроза,
Нежней, чем падают усталые ресницы
На утомленные глаза;
Есть музыка, чей вздох - как сладкая дремота,
Что сходит с неба в тихий час,
Есть мшистая постель, где крепко спит забота
И где никто не будит нас;
Там дышит гладь реки в согретом полумраке,
Цветы баюкает волна,
И с выступов глядя, к земле склонились маки
В объятьях нежащего сна.

Это важно – давать сигналы и быть на связи.
Жизненно необходимо, чтоб кто-то слышал,
как ты движешься точкой на карте,
и в каждой фразе пытаешься быть нужнее, а значит, ближе.
Говорится о чем угодно, исходит словом,
колокольным звоном плачется, вдохом длится,
чтобы только ждали, держали тебя живого,
чтобы где-то в конце пути разрешили сбыться.
На заправке кофе горчит, но дарует ясность,
на обочинах люди столбов верстовых темнее.
И все тише и тише становится с каждым часом,
и к утру земля, наверное, онемеет.
Вот проехал реку - название канет в Лету,
видишь белую лошадь, бредущую в поле влажном…

А кругом уже разливается это лето.
И в него отныне никто не заходит дважды.

Кот Басё

Крадемся, молчим, не умеем открыться,
Скрываем желания, трогаем раны.
Мы очень похожи: два раненых зверя.
Всему вопреки мы стремимся упрямо
Друг к другу.
Тоскуем и любим. Не можем признаться,
Боимся довериться, слушаем сердце:
«Болит – не болит». Циркулирует в ранах
Огонь, что приправлен надеждой и перцем,
По кругу.
В твоих детективах, в моих мелодрамах
Играем с тобою мы разные роли.
Ночами толкаемся страстно губами,
Вгрызаемся жадно до сладостной боли
Друг в друга.
И все же…и все же… мы близкие люди.
И все же…и все же…так мало знакомы.
Но странное дело – мы чувствуем кожей,
Любая лачуга становится домом,
Когда мы
Друг с другом.

Диана Балыко

Скопипащено отсюда

Леонид Мартынов:

Бывают
Такие
Периоды,
Когда к словопреньям не тянет
И кажется, в рот набери воды,
А глубже молчанье не станет,
Когда накричался до хрипа ты,
И, сделав все резкие выпады,
Ты медленно делаешь выводы.
Бывают
Такие
Периоды.


Давид Самойлов:

Как я живу? Без ожиданий.
В себе накапливая речь.
А между тем на крыши зданий
Ребристый снег успел прилечь.
И мы, как пчелы трудовые,
Питаем сонную детву,
Осуществленный день России
Не мысля видеть наяву.


Борис Слуцкий:

Нарушались правила драки.
Вот и все. Остальное — враки.
То под дых, то в дух, то в пах.
Крови вкус — до сих пор в зубах.
В деснах точно так же, как в нёбе.
На земле точно так же, как в небе,
сладкий, дымный, соленый, парной
крови вкус во мне и со мной.
До сих пор по взору, по зраку
отличаю тех, кто прошел
через кровь, через драку,
через мордой об стол.


***
Трагедии, представленной в провинции,
До центра затруднительно дойти.
Какие рвы и ямы на пути!
Когда еще добьешься до правительства!
Комедия, идущая в Москве
(Особенно с трагическим акцентом),
Поднимет шум! Не разобрать доцентам!
Не перемолвить вракам и молве!
Провинция, периферия, тыл,
Который как замерз, так не оттаял,
Где до сих пор еще не умер Сталин.
Нет, умер! Но доселе не остыл.


Роберт Рождественский:

Непростыми стали дети —
логикою давят...
Ледяными
стали деньги:
прямо в пальцах
тают!


***
Вошь ползет по России.
Вошь.
Вождь встает над Россией.
Вождь.
Буревестник последней войны,
привлекательный, будто смерть...
Россияне,
снимайте штаны!
Вождь
желает вас поиметь!


Григорий Поженян:

Как гудок пароходный,
помани и балдей.
Хорошо быть свободным
от толпы, от идей.
Как в некошеном поле,
средь балованных трав,
пой, дичая от воли,
морду к солнцу задрав.
Не слуга, не провидец —
сын небес и морей.
Нет достойных правительств
и надежных царей.
Есть в заброшенной даче
выше локтя рука.
И, счастливый, незрячий,
ты плывешь сквозь века.
Не круги и квадраты.
Все в длину и в длину.
Зарываясь в закаты,
обрывая струну!


Борис Чичибабин:

Как страшно в субботу ходить на работу,
в прилежные игры согбенно играться
и знать, на собраньях смиряя зевоту,
что в тягость душа нам и радостно рабство.
Как страшно, что ложь стала воздухом нашим,
которым мы дышим до смертного часа,
а правду услышим — руками замашем,
что нет у нас Бога, коль имя нам масса.
Как страшно смотреть в пустоглазые рожи,
на улицах наших как страшно сегодня,
как страшно, что, чем за нас платят дороже,
тем дни наши суетней и безысходней.
Как страшно, что все мы, хотя и подстражно,
пьянчуги и воры — и так нам и надо.
Как страшно друг с другом встречаться. Как страшно
с травою и небом вражды и разлада.
Как страшно, поверив, что совесть убита,
блаженно вкушать ядовитые брашна
и всуе вымаливать чуда у быта,
а самое страшное — то, что не страшно.


***
По деревням ходят деды,
просят медные гроши.
С полуночи лезут шведы,
с юга — шпыни да шиши.
А в колосьях преют зерна,
пахнет кладбищем земля.
Поросли травою черной
беспризорные поля.
На дорогах стынут трупы.
Пропадает богатырь.
В очарованные трубы
трубит матушка-Сибирь.
На Литве звенят гитары.
Тула точит топоры.
На Дону живут татары.
На Москве сидят воры.
Льнет к полячке русый рыцарь.
Захмелела голова.
На словах ты мастерица,
вот на деле какова?..
Не кричит ночами петел,
не румянится заря.
Человечий пышный пепел
гости возят за моря...
Знать, с великого похмелья
завязалась канитель:
то ли плаха, то ли келья,
то ли брачная постель.
То ли к завтрему, быть может,
воцарится новый тать...
И никто нам не поможет.
И не надо помогать.


Анатолий Жигулин:

Мой бедный мозг, мой хрупкий разум,
Как много ты всего хранишь!
И все больнее с каждым разом
Тревожно вслушиваться в тишь.
В глухую тишь безмолвной думы,
Что не отступит никогда,
Где, странны, пестры и угрюмы,
Живут ушедшие года.
Там все по-прежнему, как было.
И майский полдень, и пурга.
И друга черная могила,
И жесткое лицо врага...
Там жизнь моя войной разбита
На дальнем-дальнем рубеже...
И даже то, что позабыто,
Живет невидимо в душе.
Живет, как вербы у дороги,
Как синь покинутых полей,
Как ветер боли и тревоги
Над бедной родиной моей.


Арсений Тарковский:

Мы шли босые, злые,
И, как под снег ракита,
Ложилась мать Россия
Под конские копыта.
Стояли мы у стенки,
Где холодом тянуло,
Выкатывая зенки,
Смотрели прямо в дуло.
Кто знает щучье слово,
Чтоб из земли солдата
Не подымали снова,
Убитого когда-то?


Наум Коржавин:

В наши трудные времена
Человеку нужна жена,
Нерушимый уютный дом,
Чтоб от грязи укрыться в нем.
Прочный труд и зеленый сад,
И детей доверчивый взгляд,
Вера робкая в их пути
И душа, чтоб в нее уйти.
В наши подлые времена
Человеку совесть нужна,
Мысли те, что в делах ни к чему,
Друг, чтоб их доверять ему.
Чтоб в неделю хоть час один
Быть свободным и молодым.
Солнце, воздух, вода, еда —
Все, что нужно всем и всегда.
И тогда уже может он
Дожидаться иных времен.


***
Иль впрямь я разлюбил свою страну? —
Смерть без нее и с ней мне жизни нету.
Сбежать? Нелепо. Не поможет это
Тому, кто разлюбил свою страну.
Зачем тогда бежать?
Свою вину
Замаливать? —
И так, и этак тошно.
Что ж, куст зачах бы, отвратясь от почвы,
И чахну я. Но лямку я тяну.
Куда мне разлюбить свою страну!
Тут дело хуже: я в нее не верю.
Волною мутной накрывает берег.
И почва — дно. А я прирос ко дну.
И это дно уходит в глубину.
Закрыто небо мутною водою.
Стараться выплыть? Но куда? Не стоит.
И я тону. В небытии тону.


Илья Сельвинский:

Граждане! Минутка прозы:
Мы
в березах —
ни аза!
Вы видали у березы
Деревянные глаза?
Да, глаза! Их очень много.
С веками, но без ресниц.
Попроси лесного бога
Эту странность объяснить.
Впрочем, все простого проще.
Но в народе говорят:
Очень страшно, если в роще
Под луной они глядят.
Тут хотя б молчали совы
И хотя бы не ныл бирюк —
У тебя завоет совесть.
Беспричинно.
Просто вдруг.
И среди пеньков да плешин
Ты падешь на колею,
Вопия:
«Казните! Грешен:
Писем бабушке не шлю!»
Хорошо бы под луною
Притащить сюда того,
У кого кой-что иное,
Кроме бабушки его...


Евгений Винокуров:

Об истине и не мечтая,
я жил среди родни, и сплошь
вокруг меня была простая,
но разъедающая ложь.
Со смаком врали, врали сладко.
Кто просто лгал, а кто втройне...
Но словно смутный сон, догадка
тоскливо брезжила во мне.
Я робок был, и слаб, и молод,
я брел ночами сквозь туман, —
весь в башнях, шпилях, трубах город
был как чудовищный обман.
Я брел в ботинках неуклюжих,
брел, сам с собою говоря...
И лживо отражалась в лужах
насквозь фальшивая заря.


Илья Эренбург:

Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Мы радуемся, как обновке,
Нам, простофилям, невдомек,
Что это старые уловки,
Что снег на боковую лег,
Что спишут первые метели
Не только упраздненный лист,
Но всё, чем жили мы в апреле,
Чему восторженно клялись.
Хитро придумано, признаться,
Чтоб хорошо сучилась нить,
Поспешной сменой декораций
Глаза от мыслей отучить.


Владимир Луговской:

Дорога идет от широких мечей,
От сечи и плена Игорева,
От белых ночей, Малютиных палачей,
От этой тоски невыговоренной;
От белых поповен в поповском саду,
От смертного духа морозного,
От синих чертей, шевелящих в аду
Царя Иоанна Грозного;
От башен, запоров, и рвов, и кремлей,
От лика рублевской троицы.
И нет еще стран на зеленой земле,
Где мог бы я сыном пристроиться.
И глухо стучащее сердце мое
С рожденья в рабы ей продано.
Мне страшно назвать даже имя ее —
Свирепое имя родины.


Николай Глазков:

Все происходит по ступеням,
Как жизнь сама.
Я чувствую, что постепенно
Схожу с ума.
И, не включаясь в эпопеи,
Как лампа в ток,
Я всех умнее — и глупее
Среди дорог.
Все мысли тайные на крики
Я променял.
И все написанные книги,—
Все про меня.
Должно быть, тишина немая
Слышней в сто крат.
Я ничего не понимаю,
Как и Сократ.
Пишу стихи про мир подлунный
Который раз?
Но все равно мужик был умный
Екклезиаст.
В реке причудливой, как Янцзы,
Я затону.
Пусть не ругают вольтерьянцы
Мою страну.

Контрольные. Мрак за окном фиолетов,
Не хуже чернил. И на два варианта
Поделенный класс. И не знаешь ответов.
Ни мужества нету еще, ни таланта.

Ни взрослой усмешки, ни опыта жизни.
Учебник достать — пристыдят и отнимут.
Бывал ли кто-либо в огромной отчизне,
Как маленький школьник, так грозно покинут!

Быть может, те годы сказались в особой
Тоске и ознобе? Не думаю, впрочем.
Ах, детства во все времена крутолобый
Вид — вылеплен строгостью и заморочен.

И я просыпаюсь во тьме полуночной
От смертной тоски и слепящего света
Тех ламп на шнурах, белизны их молочной,
И сердце сжимает оставленность эта.

И все неприятности взрослые наши:
Проверки и промахи, трепет невольный,
Любовная дрожь и свидание даже —
Всё это не стоит той детской контрольной.

Мы просто забыли. Но маленький школьник
За нас расплатился, покуда не вырос,
И в пальцах дрожал у него треугольник.
Сегодня бы, взрослый, он это не вынес.
А Кушнер